В России производят катастрофически мало – на протяжении многих лет этот постулат стал чуть ли не аксиомой. Известный журналист и писатель Дмитрий Быков в своем недавно опубликованном «Манифесте трудоголика» даже поставил стране диагноз: практически повальное безделье. «Я не социолог, – пишет он, – но, сдается мне, 90 % нашего населения либо занимается не своим делом, либо имитирует работу, потому что за настоящую давно никому не платят».
В какой-то мере о том же самом свидетельствует и статистика. Самый простой способ сравнить производительность труда в России и в других странах – это поделить внутренний валовой продукт на общее количество работающих и посмотреть. Так вот, если судить по этому показателю, то выясняется, что в прошлом году среднестатистический россиянин произвел в шесть с половиной раз меньше ценностей, чем усредненный американец, в семь раз меньше, чем бельгиец или француз, и почти в восемь раз меньше по сравнению, допустим, с норвежцем. А по некоторым отраслям разница вообще в десятки раз.
Естественно, такая ситуация мало кого устраивает – ведь уровень жизни в любой стране, в конечном счете, напрямую зависит от того, сколько ценного продукта она производит. Проблема обсуждается уже на самом серьезном уровне. В «Стратегии 2020» даже поставлена четкая задача: к 2020 году производительность труда должна возрасти в четыре раза. Для этого требуется ежегодный ее рост минимум на 12,5%. Предложений, как этого добиться – более чем достаточно.
Самый очевидный из предлагаемых путей, вроде бы лежащий на поверхности – это модернизация и обновление основных фондов. Именно на него сегодня сделали ставку руководители государства. Эта стратегия стала почти доминирующей: под нее составляются разнообразные программы, в нее инвестируются миллиарды рублей – достаточно вспомнить мегапроекты вроде развития российских нанотехнологий. Логика государственных чиновников, вроде бы, ясна. Многие из промышленных технологий, которые используются сейчас в России, действительно сильно устарели: на некоторых заводах до сих пор эксплуатируют оборудование полувековой, а то и вековой давности. Казалось бы, стоит заменить его на новое, самое современное – и, как пел Николай Гнатюк, «птица удачи опять прилетит». Однако на самом деле все далеко не так просто – и на это указывают многие эксперты.
«Этот технологический детерминизм, наиболее яркими выразителями которого были Маркс и Жюль Верн, зародился в эпоху Просвещения и был простителен лишь в позапрошлом веке, – возражает один из самых последовательных оппонентов «новой индустриализации», экономист Михаил Делягин. – Уже прошлый, ХХ век — в том числе и в нашей стране — подарил даже самым непонятливым массу примеров, доказывающих обратное. Имплантация современных технологий в отторгающий их архаичный (или архаизированный, как в современной России) социальный организм в принципе не может быть достаточной для того, чтобы эти технологии набрали «критическую массу» и преобразовали этот организм».
В качестве наглядной иллюстрации того, что сами по себе технологии ничего не меняют, Делягин приводит пример аэропорта Шереметьево-2. Полгода назад там установили суперсовременный сканер – с его помощью пассажиры могут проходить досмотр, не снимая верхней одежды, обуви и ремней. Казалось бы, теперь прежняя процедура досмотра, со всей ее ненужной суетой и вечно куда-то пропадающими лотками для одежды и обуви должна навсегда уйти в прошлое. Ничего подобного: пассажиров все так же заставляют разуваться, снимать пиджаки и вынимать из карманов все металлические предметы. Переводя все это на бизнес-язык, производительность пункта досмотра, несмотря на миллионные инвестиции, не увеличилась и на полпроцента. Знаете почему? Просто кто-то из начальников аэропорта не потрудился дать рядовым исполнителям соответствующие указания, а сами они спросить не решаются – вот и делают все по старинке.
«С такими безалаберными подходами русской экономике никогда не выйти на лидирующие позиции. Стыдно сказать, но имея на предприятии современное дорогостоящее оборудование, никто даже не думает эксплуатировать его правильно, используя все функции – получается, за половину ресурсов зря плачены деньги, – повторяет мысль Делягина директор томского лесозаготовительного предприятия «Партнер» Владимир Сорокин. – И еще. Вы думаете, если купили западную технологию, то получили панацею, которая вытащит ваш бизнес? Зря надеетесь. В большинстве случаев купленная технология вторична и находится, так сказать, в общем доступе. Сейчас совсем стало сложно с модернизацией производства – кризис заставил сократить, а то и заморозить самостоятельные инвестиционные проекты предприятий и сторонние инвесторы не спешат вкладываться. Далее, жаль, что управление нашими предприятиями чаще всего происходит схемами, принятыми еще чуть ли не в советское время. Сейчас каждое предприятие в чем-то уникально и, управлять им нужно уникально».
Случаи, когда даже после внедрения на предприятии новых технологий производительность труда принципиально не изменялась – в нашей стране не редкость. «В одной клиентской компании (крупная российская производственная компания) при анализе производительности труда было обнаружено, что производительность рабочих основных специальностей должна быть очень близка к западной на аналогичном предприятии, – вспоминает директор по консалтингу из Москвы Майя Колосницына. – На предприятиях использовалось одинаковое оборудование, что определяло сходство технологий. Однако общая производительность оказалась на российских заводах существенно ниже. Мы увидели, что управленческий аппарат неоправданно раздут, что и определило низкие показатели в целом по российской компании».
Раздутость штата – и не только управленческого – вообще одна из основных бед российских предприятий, которая ключевым образом влияет на их общую эффективность. Говоря об этом, Кислицына сравнивает две схожих ситуации: переход к рыночной экономике и передача промышленности в частные руки у нас и в странах Восточной Европы происходили практически одновременно. Однако там практически сразу же в разы подскочила безработица – новые собственники быстро расставались с очевидно ненужными работниками. В России же ничего подобного не наблюдалось: «лишних» людей переводили в другие отделы, платили им мало или не платили вообще, находили им совершенно никчемные занятия, но только не увольняли. Эта тенденция плавно перешла и в нынешние, «офисно-планктонные» годы. По едкому замечанию Дмитрия Быкова, сегодня «лишними стали все, кроме гастарбайтеров».
Действительно, производством хоть каких-то ценностей – будь то товары, инновационные идеи или образование – занята крайне незначительная часть населения. Все остальные, как и в советские годы, производят, выражаясь словами Евгения Ясина, «отрицательную добавленную стоимость». Не пора ли менять мышление? Тем более, что во всем мире пришла новая философия, с помощью которой в развитых странах и удается достигать чудес производительности. Речь, конечно же, идет о lean production.
Слово lean дословно переводится как «стройный», «поджарый»; в российском деловом сленге также бытует термин «бережливое производство». Впервые подобная система была внедрена Тайити Оно на заводах Toyota Motor Corporation. Он предложил, так называемый, кайдзен – путь непрерывного совершенствования предприятия. По этой теории, любое производство создано для того, чтобы производить что-либо ценное для потребителя. И каждое действие каждого работника должно быть направлено на увеличение этой ценности. А деятельность, которая потребляет временные, материальные или финансовые ресурсы, но не создает никакой ценности – это потери, которые нужно искоренять.
Кстати, по-японски слово «потеря» звучит так, что любому русскому понятен весь ее вред для производства – «muda»; в таком виде этот термин и вошел в мировую практику. Условно говоря, если при производстве металлической детали весом в один килограмм вы изводите на стружку еще два килограмма металла – это типичная muda. Рабочая смена простаивает из-за того, что вовремя не подвезли сырье – это тоже она. Нет тары – потеря. Склады затоварены никому не нужной продукцией – потеря. И офисные клерки, целыми днями таскающие никому не нужные бумажки со стола на стол, заняты ничем иным, как их производством.
Собственно, вся философия кайдзен в том и состоит, чтобы ежедневно выявлять новые потери и устранять их из производственного цикла. Например, на многих российских заводах до сих пор есть такой порядок: рабочий следит за производством какого-либо состава, а когда этот состав готов – ждет, пока пробу снимет специально нанятый для этого лаборант. А в Финляндии на точно таких же производствах лаборантов нет – анализы делает тот же работник, который отвечал за варку. Экономия в человеко-часах – почти трехкратная, и таких примеров – тысячи. По статистике, внедрение lean production позволяет добиться увеличения производительности на 30-300%. При этом особых материальных затрат такое внедрение не требует: давно подсчитано, что «бережливое производство» – это на 80% организационные мероприятия, и только 20% предполагают определенные инвестиции.
Есть известная история про то, как на двух соседних строительных площадках одновременно возводились два похожих здания. Одно строила российская компания, по старинке, а второе – югославы, с использованием lean-технологий. Производственные ресурсы у них тоже были примерно одинаковые. Наши быстро взялись за дело – и к тому времени, когда на югославской площадке только начали рыть котлован под фундамент, у нас уже было возведено три четверти здания. Каково же было удивление россиян, когда югославские соседи сдали свой объект на три месяца раньше, а себестоимость его оказалась в полтора раза меньше! А все потому, что пока наши строители бездумно копали и таскали бетонные блоки, югославы планировали и высчитывали весь процесс. Потому и сделали всю работу четко, в срок и безупречно, а наши еще долго исправляли то, что понаделали наспех.
Как ни странно, подобной «бережливости» наши управленцы учатся пока неохотно – lean-технологии применяются всего на 7% отечественных предприятий. Может быть, текущий кризис как-то скорректирует эти цифры?
